Стала бы она похожей на них, если бы мы не жили в Мире После?
Скрестив ноги, моя мама расположилась у кроватки Пейдж, продолжая напевать свои мелодии. Мы попытались накормить мою сестру тем, что мне удалось раздобыть в беспорядке школьного кафетерия, который с утра должен превратиться в кухню. Но она не смогла удержать в себе ни консервированный суп, ни протеиновый батончик.
Я перемещаю свой вес на край раскладушки, стараясь найти положение, в котором рукоять моего меча не будет давить на ребра. Держать его все время при себе — лучший способ предупредить попытки забрать его и обнаружить, что лишь я единственная могу поднять его. Последнее, что мне нужно, так это объяснять, где я раздобыла ангельский меч.
То, что я сплю с оружием, никак не относится к тому, что я нахожусь в одной комнате с сестрой. Совершенно не относится. Также это не имеет ничего общего с Раффи. Меч — это не единственная вещь, напоминающая мне о времени, проведенном с ним. У меня есть еще множество порезов и синяков, напоминающих мне о тех днях, которые я провела в компании ангела, моего врага. Того самого, которого я, наверное, больше никогда не увижу. До сих пор никто не расспрашивал меня о нем. Лучше так, чем думать о том, что наша группа все еще не распалась
Я пытаюсь прогнать эту мысль и закрываю глаза. Моя сестра снова недовольно стонет поверх маминого пения.
— Спи, Пейдж, — говорю я.
К моему удивлению, ее дыхание выравнивается и она засыпает. Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза. Мелодия моей матери исчезает в небытие.
Мне снится, что я в лесу, где произошло массовое убийство. Я недалеко от старого лагеря Сопротивления, где погибли солдаты, пытаясь защитить себя от низших демонов.
Кровь стекает с веток и капает на опавшие листья, словно дождь. В моем сне нет тел, которые должны быть везде, как и нет перепуганных солдат, стоящих спина к спине с винтовками на взводе. Это просто поляна с капающей кровью.
В центре стоит Пейдж. На ней старомодное платье с цветочным принтом, как на одной из тех девочек, которых мы видели висящими на дереве. Ее волосы в крови, так же как и ее платье. Я не уверена, что сложнее — смотреть на кровь или на следы стежков, пересекающих ее лицо.
Она протягивает руки ко мне, как будто ждала меня долгое время, чтобы ее забрали, хотя ей сейчас всего семь лет.
Я уверена, что моя сестра не была частью той резни, но, тем не менее, она здесь.
Откуда-то из лесу слышится мамин голос:
— Посмотри ей в глаза. Они такие же, какими и были всегда.
Но я не могу. Я вообще не могу смотреть на нее. Ее глаза уже не те. Они не могут быть теми же.
Тогда я поворачиваюсь и бегу от нее прочь. Слезы текут по лицу, и я кричу, обращаясь к лесу в противоположной стороне от девочки позади меня.
— Пейдж! — звенит мой голос, — Я иду. Держись. Я скоро буду.
Но единственный признак моей сестры — хруст опавших листьев после новой Пейдж, бегущей за мной через лес.
Я просыпаюсь от того, что моя мама что-то выскребает из кармана своего свитера. Она кладет это на подоконник, освещенный рассеянным утренним светом. Это желто-коричневая слизь и измельченная яичная скорлупа. Она очень осторожна, пытаясь заставить эту гадость капнуть на подоконник.
Пейдж дышит ровно и, кажется, что она все еще спит. Я пытаюсь выкинуть из головы свой сон, но его обрывки все еще преследуют меня.
Кто-то стучит в дверь.
Дверь открывается, и в нашей комнате появляется веснушчатое лицо одного из близнецов. Я не знаю, которого из них, поэтому просто думаю о нем как о Тру-Тра. Он морщит нос с отвращением, когда чует запах тухлых яиц.
— Оби хочет видеть тебя. У него есть пара вопросов.
— Чудесно, — сонно отвечаю я.
— Да ладно. Это будет весело, — он посылает мне очень яркую улыбку.
— Что если я не хочу идти?
— Ты нравишься мне, детка, — говорит он. — Ты бунтарь.
Он прислоняется к косяку и одобрительно кивает.
— Но если честно, никто не обязан кормить вас, давать вам кров, защищать, быть добрым с вами, относится по-человечески.
— Хорошо, хорошо. Поняла, — я вылезаю из постели, радуясь тому, что спала в футболке и шортах.
Мой меч с глухим стуком падает на пол. Я забыла, что он был со мной под одеялом.
— Тсс! Ты разбудишь Пейдж, — шипит мама.
Глаза Пейдж немедленно открываются. Она лежит как мертвая, уставившись в потолок.
— Крутой меч, — чересчур небрежно говорит Тру-Тра.
В моей голове раздаются тревожные звоночки.
— Почти такой же хороший, как и электрический хлыст для коров.
Я почти ожидаю, что мама стукнет его своим хлыстом, но он невинно висит на спинке ее раскладушки.
Меня гложет чувство вины, когда я понимаю, насколько счастлива, что у моей мамы есть хлыст, на случай если ей придется защищать себя от… людей.
Больше половины людей здесь носят какой-то из видов самодельного оружия. Меч является одним из лучших, я рада, что мне не приходится объяснять, зачем ношу его. Но есть в нем что-то, что привлекает больше внимания, чем мне бы хотелось. Я поднимаю меч и прикрепляю ремнем через плечо, чтобы помешать любой попытке поиграть с ним.
— У него есть имя? — спрашивает Тру-Тра.
— У кого?
— У твоего меча, — он говорит так, будто бы это нечто, само собой разумеющееся.
— Ой, пожалуйста, только не начинай, — я выбираю одежду из случайных комплектов, собранных мамой прошлой ночью.
Она также принесла с собой пустые бутылки из-под содовой и прочий хлам неизвестного происхождения, но к той куче я даже не притронулась.